* «В отличие от Аксенова, Солженицына, Войновича, других литераторов, ставших диссидентами и невозвращенцами после достаточно комфортного существования в Советском Союзе, родоначальник антикварного самиздата никак не был причастен к писательскому официозу, всегда ассоциировался с внеформатной фрондой. В истории мировой литературы периодически происходили мистические вещи. Вспомним едва ли не серийные знаки, подаваемые некими метафизическими силами при попытках первоначального издания «Мастера и Маргариты». Михаил Булгаков жестоко поплатился за написание романа века, ранее за словесность, чернила для материализации коей были темнее возможного и разрешённого цвета, платили и жизнями, и по гамбургскому счёту Гоголь, Ал. Толстой (за «Упыря» и «Семью вурдалаков»), лжеромантический Гриневский (Грин).»
Из аннотации к книге Якова ЕСЕПКИНА «Сангвины мертвых царевен», издательство «Altaspera» (Канада), 2021
Яков Есепкин
Сангины мертвых царей
Одиннадцатый фрагмент
Ветходержные башни таят Алавастровых чаш соваянья, Гостьи неб круг емин восстоят, Морты скаредной нищи даянья.
Пировать ли еще – пировать, Несть рейнвейны сюда ледяные, Что и мертвых царей укрывать, Ищут дочери нас юродные.
Очеса их желтицей полны, Локны ядною мглой навиенны, И бегут фаворитки Луны Тусклых взглядов исчадий геенны.
Двадцать пятый фрагмент
И вольготно чермам балевать Об атраменте млечных креманок, Их серебряность алым свивать, Желтью пудрить шелка нимфоманок.
В тьме холодных замирных лепнин, Ах, убитых царей не ищите, Се исход и престол именин, Всяк тлеется на мраморном щите.
Набегут ли юдицы к столам – Жечь беленою свечек всеталость, Мы из хоров тогда ангелам Падшим явим лилейную алость.
Тридцатый фрагмент
Из подвальников темных чермы Ледяные соносят емины, Это мы, это, Господе, мы Алым пишем Твое керамины.
Спят цари опоенные, мгла Паче снов, ядный шелк навивают Иродицы о хладе стола, Это, Господе, нас убивают.
Иль очнемся – всетостовый хлеб Мажут нощной золотой богини, Славя алые пильницы неб, И дарят им шелка ворогини.
* «Впрочем, российские камены мистическую линию никогда особо не приветствовали, не благоволили её апологам. Иные авторы романов века, в их числе Джойс, темноты избегли. Традиция, пусть и не яркая, историческою волею всё же возникла и в России, не такая мощная, как на Западе, в США, Латинской Америке, Индии и даже в Африке. Есепкин не мог не учитывать опыт предшественников, в его книгах содержится огромное количество мнимых обозначений Тьмы со всеми её обитателями.»
Из аннотации к книге Якова ЕСЕПКИНА «Сангвины мертвых царевен», издательство «Altaspera» (Канада), 2021
Яков Есепкин
Тусклые алавастровые гравиры
Девятый фрагмент
Яд алкают уста пирочеев, Девы хладные нощность блюдут, Умиляют серебром кащеев И властительных царичей ждут.
Кукол маковых слави, Децима, Их ли тристии ныне легки, Арки Фив иль парафии Рима Днесь хмельные вспоют ангелки.
Ах, и наши мученья подавны, Яд точится в золоте кориц, И лиют царской оперы фавны Воск на перси успенных цариц.
Семнадцатый фрагмент
Бойся, юная Лола, Гертруды, Сколь Офелии веи чисты, Ядъ со уст претечет в изумруды, Всеалмазные хлебы и рты.
Вечность милует сех фавориток И печальных седых королей, Днесь во талике утварном свиток, А начиние мела белей.
Томный отрок багетные маки Выбьет кровию нежной своей И оденется мрамором – паки Ядъ течет из отравленных вей.
Девятнадцатый фрагмент
Ирод-царь по сукровице вишен Преведет золотыя каймы, Цвет граната ль на пасху излишен, Это мы, это, Господи, мы.
Ах, столы нощно царские ждали Нас однех, так пируй, толока, Аониды и суе рыдали – С воскового пиют завитка.
И юдицы кричат божевольно, И садовники яства тянут Нашей кровью, лияше всесольно Воск на дискос, за коим уснут.
Тридцатый фрагмент
Сколь немолчны хариты весною, Им цветение – сущая мгла, Возлетают над перстью ночною, Бьют фаянсы на барве стола.
Ах, юдольного вешнего мая Золотая планида, цвети, Сонмы адских мокриц донимая, Благоденствуй и к небам лети.
Но очнутся еще душегубы И увидит во сне Звездочет, Как чрез наши меловые губы Пурпур с ветхою кровью течет.
Тридцать пятый фрагмент
Вишни, вишни каждят ледяные, Столы милых пенатов горьки, Столования присно иные Обещали и нам ангелки.
Были вретища наши всезвездны, Были мы паче нищих князей, Хоть виждите цветущие бездны, Майский воск ли, варварский музей.
Мрамор выведем нощною глиной, Выбьем кровию патину слов, Хоть и нимфа с златой окариной Пусть восплачет над тьмою столов.
Сорок четвертый фрагмент
Аониды эфесскою тушью Тлен путраментный жгут, суетясь, Ах, легко их письмо, чистодушью Всё мирволят, во склепах ютясь.
Изольем ледяные рейнвейны, Присно ль вечерий алчет Сион, Ангелочки теперь тускловейны, В мглах сиреневых Аполлион.
Кровью знатны шелковые верви, Розы смерти подвяжут шелка, И диаменты темные черви По устам преведут на века.
* «Народ темен, общество равнодушно, элита глупа, невежественна, ортодоксальна и невосприимчива к великому. Трагедия гениального художника в том, что его некому воспринять и оценить. После Серебряного века тотальный эрзац минимум на столетие заместил и вытеснил метафизику искусства, Есепкин стал жертвой временной цезуры.»
Из эссе И. Лернис «Позднесоветская эсхатология»
Яков Есепкин
У ночных фей
Четвертый фрагмент
Мел шаров с золотою канвой, Феи ночи, царевен сангины, Мы, Геката, опять в пировой, Чар иудиц бежим и ангины.
Се, волшебная хвоя тлеет И панбархат юнеток сребрится, И Цилии от нощных диет Кельхи бьют, и шабли всеискрится.